Подсел на Бориса Рыжего...
Так гранит
покрывается наледью,
и стоят на земле
холода, -
этот город,
покрывшийся памятью,
я покинуть хочу
навсегда.
Будет теплое пиво
вокзальное,
будет облако над
головой,
будет музыка очень
печальная -
я навеки прощаюсь с
тобой.
Больше неба, тепла,
человечности.
Больше черного горя,
поэт.
Ни к чему разговоры о
вечности,
а точнее, о том, чего
нет.
Это было над Камой
крылатою,
сине-черною, именно
там,
где беззубую песню
бесплатную
пушкинистам кричал
Мандельштам.
Уркаган,
разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев,
гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит
босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с
кулака.
А в отверстие небо
врывается,
и лежат на башке
облака.
Я родился -доселе не
верится -
в лабиринте фабричных
дворов,
в той стране
голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и
воров.
Потому уменьшительных
суффиксов
не люблю, и когда
постучат
и попросят с улыбкою
уксуса,
я исполню желанье
ребят.
Отвращенье домашние
кофточки,
полки книжные, фото
отца
вызывают у тех, кто,
на корточки
сев, умеет сидеть до
конца.
Свалка памяти:
разное, разное.
Как сказал тот, кто
умер уже,
безобразное - это
прекрасное,
что не может
вместиться в душе.
Слишком много всего
не вмещается.
На вокзале стоят
поезда -
ну, пора. Мальчик с
мамой прощается.
Знать, забрили
болезного. "Да
ты пиши хоть, сынуль,
мы волнуемся".
На прощанье страшнее
рассвет,
чем закат. Ну, давай
поцелуемся!
Больше черного горя,
поэт.
Борис Рыжий - Избранное
